Noli Me Tangere
Дмитрий Озерков
Когда весной 2020 года художник Дмитрий Марголин сообщил мне, что планирует заняться росписью провинциального храма, я искренне за него обрадовался. Не часто встречается, чтобы современный художник, находящийся вполе зрения столичных критиков и искусствоведов, вдруг отправился в сельскую глушь для занятий церковной росписью. Его идея запереться в деревне, чтобы расписать официальный храм показалась мне утопичной и безумной, но и достойной уважения. Тем более что пандемические запреты располагали к уединению. Дмитрий провел лето с семьей в псковской деревне Рождество, где ежедневно трудился над сезонной храмовой росписью. Фотографии оттуда выглядели какарена духовного подвига: небольшой новопостроенный храм Иоанна Предтечи был похож на скит, куда петербургский художник решил удалиться от мирских искусов и где в роспись стен сумел привнести свой стиль и жар своей палитры. Осенью раздался новый звонок: Дмитрий рассказал, что роспись завершена, но категорически не нравится заказчику или местной общественности, и что ее хотят забелить. И просил поддержки. В храме прошла дискуссия с искусствоведами и прихожанами, на которой я присутствовать не смог. А потому написал письмо настоятелю храма отцу Александру с поддержкой художника:
«Глубокоуважаемый отец Александр! Мне пока не посчастливилось побывать в храме Иоанна Предтечи в деревне Рождество, а росписи художника Дмитрия Марголина я изучил по присланным мне фотографиям. С большим интересом посмотрел я и запись состоявшейся недавно дискуссии об этих росписях. Хочу отметить Ваше большое мужество: пригласить расписать храм современного художника — поступок, достойный большого уважения и к Вам, и к церковной общине. Мне знакомо творчество Дмитрия Марголина, я бывал на его выставках и в его мастерской, видел разные сюжеты и мотивы, которые его как художника занимают. На мой взгляд, роспись храма является на сегодня одним из его наилучших произведений. Работа над росписью преобразила художника, творческий процесс заставил его глубоко пережить тексты и образы, над которыми он работал. Получился мощный ансамбль, который заставляет зрителя вспоминать слова Св. Писания и погружаться в глубокие размышления. Роспись канонична и современна в одно и то же время: сегодня это почти невозможное, уникальное сочетание. Именно поэтому сегодня она вызывает споры и порождает противоречивые суждения. Отдельные мотивы заставляют зрителя вспомнить и об итальянских примитивах (прежде всего, о росписи Капеллы делл’Арена кисти Джотто, и Сикстинской капелле Микеланджело), и о балканских, и о древнерусских фресках. Вспоминаются фрески Новгорода, росписи Спаса на Ильине кисти Феофана Грека. Вместе с тем, роспись работы Дмитрия Марголина ведёт к Богу не только каноническими, но и современными средствами. Его фигуры живы и активны, они словно пришли на стены из сегодняшнего мира, преображенного под сводами храма.
Я уверен, что художник Дмитрий Марголин находится лишь в начале творческого пути. У художника огромный потенциал, что, как ни странно, редкость на сегодняшнем столичном горизонте. Слава и известность ещё найдут его. Уже сегодня мы активно обсуждаем включение его работ в выставку в Государственном Эрмитаже [речь о включении гравюр «Апокалипсиса» в выставку о Дюрере] и активно планируем его участие в работе петербургского Дома Радио — нового общественного творческого кластера в центре Петербурга, созданного вокруг репетиционной базы коллектива «musicAeterna» Теодора Курентзиса. Работы Дмитрия Марголина из серии «Апокалипсис» я показываюстудентам программы art&science ИТМО, которой руковожу, и включаю в публичные лекции — в арт-школе «Мастерс» и на Петербургском телевидении. На мой взгляд, эксперимент, столь благородно поставленный Вами, оказался успешным. Художник выполнил заказ по-христиански, не впав ни в искушение, ни в праздность. Марголин — сильный художник, он полностью выложился в этой работе. Мне кажется, этой росписи не стоит бояться. За ней — будущее. Уверен, если сегодня роспись удастся сохранить, то в храм будут приезжать, чтобы специально посмотреть на его необычный, уникальный декор, столь свежий и столь сильный, столь современный и столь традиционный. Диспут, который идёт вокруг храма сейчас, напоминает мне другие обсуждения в России рубежа 19 и 20 веков. Ругали и требовали уничтожения храмовых росписей Васнецова и Врубеля, христианских картин Репина и Ге. Эти разговоры всегда заставляли зрителей смотреть и думать, всегда показывали, что живопись может породить размышления о сути главных христианских вопросов. Этим письмом хочу выразить Вам своё уважение за Ваше начинание и произнести слова поддержки художнику. Убеждён, что сейчас наступил тот важный момент, когда роспись должна быть сохранена для будущего. Быть может, она требует более широкого обсуждения, которое пойдёт всем на пользу и поспособствует христианскому смирению. Со своей стороны я был бы готов принять участие в таком обсуждении, например, на страницах профессиональной искусствоведческой периодики, если на то будет Ваше решение и благословение».
Ответа на письмо я не получил, но Дмитрий Марголин сообщил, что настоятель с письмом ознакомился. Вопрос о забелке однако снят не был и сейчас, весной 2021 года, когда я пишу эти строки, судьба храмовой росписи не решена. Быть может,именно сейчас ее старательно закрашивает чья-то охранительская рука. Такимо бразом, художественный подвиг современного живописца обернулся дискуссией и взаимонепониманием. Однако сам Дмитрий был против того, чтобы сделать из этой ситуации скандал. И в этом он оказался опять не похож на обычного современного художника, стремящегося к быстрому успеху и яркой славе. Мне будет жаль, если эта самобытная роспись пропадет, а потому в дополнение к приведенному выше письму добавлю несколько мыслей для книги об этом храме, которая в любом случае сохранит роспись для будущего.
В декабре 2020 года я добрался до псковской деревни Рождество. Дорога из Петербурга заняла первую половину дня. Без указаний Дмитрия я бы не нашел небольшую симпатичную деревянную церковь, увенчанную одной главой и снабженную белыми стеклопакетами. Дмитрий ждал на дороге, чтобы указать путь. Церковь прячется среди оголенных стволов. К крыше приставлена деревянная лестница. У входа стоят высокие леса, наверное, вынесенные изнутри после завершения росписи. Роспись вся внутри храма, снаружи ничего нет. Устройство интерьера традиционно: проход под хорами, основной объем со Спасителем во славе в куполе, апостолы по сторонам от иконостаса, Евхаристия в алтарной части, ангелы в парусах и символы четырех евангелистов между ними. На стенах—повествовательные евангельские сюжеты. Но в глаза в начале бросается не это, а яркость и ярость красок. Здесь много насыщенного красного и синего, есть желтый и зеленый. Краски словно сгущены, как-то сжаты в своем химическом составе: создается ощущение их невероятной плотности, избыточности. Голубизна неба тяжела и грозна, напряжение читается уже в какой-то истовости самого небесного фона. В голове начинают роиться византийские и древнерусские слова: исихазм, стилит, свет фаворский, Спас Ярое Око. Впрочем, важен контраст красок и их температура: кажется, во всей этой росписи нет ни одного холодного тона, даже в пробелах! По крайней мере, такое складывается впечатление. А потом начинает раскрываться психология человеческих лиц. Они суровы и, кажется, закрыты в этой своей суровости. В них нет ни доброты, ни злобы. Они заключены в себя, в свой поиск и подвиг, в свою христианскую борьбу за универсум, за осознание своего места и своей роли в мире. За свое и наше спасение. Они словно где-то не здесь, не в земной юдоли. Они напряжены в своем сосредоточении и сдержанны в своих эмоциях, но это неземные эмоции и чувства. Их борение происходит в каких-то других условиях. Это не простой храм — не умилительный, не сусальный, не ласковый. Это место духовной работы, «умного делания», откуда путь молитвы и сосредоточения может вывести в иные плоскости бытия и времени. Ясен лишь лик Спасителя: и в куполе, и в конхе апсиды, и в сцене «Крещения» он спокоен и умиротворен. Впрочем, в Евхаристии Спаситель тоже несколько напряжен. Что это — суровость,боль, неприязнь? Вовсе нет! Это сосредоточение, последовательность и серьезность. Все лица в храме прежде всего серьезны, в них нет и тени бахвальства, ветрености, ненужной самонадеянности. Все играют здесь отведенную им роль, творя здесь и сейчас миссию по спасению человечества.
Дмитрий Марголин не пользуется кальками, припорохами и прочими старинными технологиями копирования и прорисовки изображений. Каждую композицию он выдумывает заново, и она не полностью похожа на известные византийские или древнерусские прообразы, которые в ней лишь отчасти узнаются. Например, в сцене «Noli me tangere», где Спаситель открыт и внимателен к идущей к Нему Марии.Он не отстраняется от нее, говоря, «Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему» (Ин 20:17), но протягивает к ней руки, словно в ответном объятии. Что это, нарушение канона? Нисколько. Дмитрий Марголин изображает предыдущий эпизод встречи, когда Мария еще только узнает Иисуса. У разверстого гроба она ищет Его тело, чтобы забрать Его. «Иисус говорит ей: ‘Жена! Что ты плачешь? Кого ищешь?’ Она, думая, что это садовник, говорит Ему: ‘Господин! Если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его’» (Ин 20:15). Она все еще не понимает, что это Он, так как вид Его, по всей видимости, отличается от того, к которому она привыкла. И тут Он называет ее по имени, и она узнает Его по голосу: «‘Мария!’ Она обратившись говорит Ему: ‘Раввуни!’—чтозначит ‘Учитель!’» (Ин 20:16). И бросается к Нему. И только тут Он предостерегает: «Не прикасайся ко Мне». У Марголина еще нет этих последних слов. А весь этот эпизод изображен в Райском саду, на что, очевидно, художника натолкнуло евангельское слово садовник. Там «все травы да цветы; гуляют там животные невиданной красы». Тигр здесь не атакует косуль, а «синий вол, исполненный очей» возлежит на земле торжественно и достойно. Птицы небесные неимоверных раскрасок чувствуют себя вольготно у ног Спасителя. Это история про дантовскую «любовь, что движет солнце и светила». Композиция всей этой сцены восходит к мотиву встречи мужчины и женщины, центральному в творчестве Дмитрия Марголина, раскрытому им и в живописи, и в скульптуре. Его Христос и Мария похожи нарайских Адама и Еву, на прекрасных и абстрактных куроса и кору, встречающихся под райскими яблочными кущами. Прообразом церковной росписи послужили скульптуры древнегреческих куроса и коры, которых художник по-своему осмысляет и наделяет христианскими атрибутами. И живописная картина Марголина «Жених и Его Невеста» (2018), где курос-Адам встречает в саду кору-Еву. Это и начало и конец, грядущее падение и обетование спасения.
Где же здесь «ужасное современное искусство» с его иронией и переворотами смыслов, с его политической конъюнктурой и яркими скандалами? Место для всего этого в храме не осталось. Дмитрий Марголин, оставил все это за порогом. Впрочем, и внесенных внутрь мыслей оказалось достаточно для неприятия росписи в целом. Само её создание не по принятым ныне рублевским канонам и есть жест современного искусства, которое дает ее автору право по-своемус оставлять хрестоматийные сюжеты из различных иконографических элементов. По виду у Дмитрия Марголина современен лишь «Страшный суд», помещенный, как и полагается, на западной стене. Он представляет собой урбанистическую панораму, где помимо домов угадываются фабричные трубы, доменные печи и бесчисленные заводские краны. Весь этот мир пылает в адском пламени, и этим он противопоставлен вечному цветущему спокойствию райского сада на симметричной сцене. Демон повержен в преисподнюю, а Спаситель торжествует во граде Небесного Иерусалима. Старинная иконография прочтена современно сдобавлением тем экологии и ада машинного производства.
Найти элементы современности при желании можно и в других сценах, но их появление говорит лишь о способности художника мыслить шире заданных рамок. Если кит в сцене с Ионой совершенно хрестоматиен и ведет свое начало откуда-то из ярославских росписей, перенесенных из Библии Пискатора, то грубые крестьянские лица псковских пастухов в сцене «Рождества» обращают на себя внимание своей «настоящестью». Они близки современным лицам, что роднит их со всей историей изображения этого сюжета в мировом искусстве. Простота лиц контрастирует с явленным чудом. У Марголина за этими лицами читается вся русская поэтическая традиция рассказа о Рождестве — от Пастернака до Бродского, с «оглоблей в сугробе». Сотник Лонгин в сцене «Распятия» тоже современен. На нем нет шлема, а бритая голова и усиленная защитой униформа выдает в нем современного силовика. Впрочем, надпись «SPQR» на его куртке и канонические наряды остальных персонажей не оставляют сомнения в евангельской природе происходящего.
Немаловажно в этой храмовой росписи её монументальное единство — от мельчайшей детали, как, например, оперение птицы в «Noli me tangere», до всего трехмерного единства в целом. Здесь есть программа, есть канон и есть его интерпретация в красках. Есть свое тщательное и умное прочтение канонического текста, молитвенное размышление о нем и его сегодняшнее прочтение. Вовсе нет здесь злого умысла и попытки поколебать устои. Есть, напротив, желание показать, что христианская история жива и более чем современна. И что именно сегодня помимо базового образования и исполнения ритуалов художнику и простому прихожанину требуется невероятное сосредоточение и высокая мораль для того, чтобы продолжать называть себя христианином.
Из книги “Дмитрий Марголин. Роспись церкви Св. Иоанна Крестителя в деревне Рождество”. СПб.: Свое издательство, 2021.